Рецензия на фильм И все же Лоранс от Gordy

Ранним фестивальным успехом Ксавье Долан добыл себе признание кинематографической состоятельности и репутацию явления культового и даже культорологического, масштабами сравнимого с легендарными фигурами наподобие Бертолуччи или Каракса, чья анаморфная стильность и символьное расширение стали генератором напряжения зрительского интереса, сопровождающего появление каждой их новой работы в ожидании очередного прорыва, подъёма и покорения новых высот. Мощный всплеск, произведённый дебютной картиной» Я убил свою маму», разошёлся у режиссёра двумя кругами, первым из которых оказалась «Воображаемая любовь», а вторым, последовавший затем фильм с двояко переводимым названием «И всё же Лоранс», где придерживающийся нетрадиционного движения Долан попробовал реализовать ещё одну тему сексуального риска, ступив на зыбкое поле трансгендерных состояний, используя персональную историю, как шокирующий предлог. Его герой уже перерос автора, представляя собой фигуру зрелого мужчины, казалось, давно нашедшего своё место в жизни, доказав всем свою профессиональную состоятельность, но так и не состоявшись индивидуально определённой личностью, внезапно укрепляясь в убеждении, что на самом деле он не тот. Странно, как это открытие не пришло к нему раньше, лет так в десять или пятнадцать, в восемнадцать или двадцать пять, чтобы не было так мучительно больно подруге, чей друг исповедуется в своей женской сути, меняя костюм благополучного университетского профессора на платье изгнанной писательницы, страдательно сживаясь со своей новой сущностью и уверяя в ней перепуганных родителей, идя по ломаному пути самоидентификации, растянувшемуся на многолетия мук и терзаний, которые режиссёр настоятельно выдаёт за романтический стих. Только это не сонет, а роман в письмах, бесконечно растягивающий время, заполняющееся гневными спорами и спорными словесными тирадами, из которых разнузданный режиссёр создаёт вязкую атмосферу бергмановского поиска, оформленную фордовской эстетикой, выливающейся в контрастирующее небрежными обрывистыми переходами сочетание разговорной бытовухи с хайтековской визуальщиной, украшающей световым шармом несусветную фантазию Долана, заставляющего Мелвиля Пупо по частям отрезать своё мужское достоинство, оставляя место бесконечно затянутым монологам, призванным драматизировать участь половых перерожденцев, отсвечивая манифестными замашками автора, откровенно эксплуатирующего ещё одну тему про сексуальное меньшинство.