Рецензия на фильм Рождественская история от Сергей Ю.

Ночь перед Рождеством, как известно, таит сюрпризы, причем не всегда такие забавные, как у Гоголя. Иногда это просто милая сентиментальная сказочка. Смотрите британский фильм «Рождественская история» с Майклом Нанном в роли Скруджа. Зарубежная классика зачастую доходит до нас окольными путями. Кармен Проспера Мериме вытанцовывается в нашем сознании Майей Плисецкой, Эсмеральда Виктора Гюго выпевается вокалисткой мюзикла «Нотр-Дам де Пари». А вот Эбенезер Скрудж из повести «Рождественская песня в прозе: святочный рассказ с привидениями» Чарльза Диккенса прочно ассоциируется у современного российского зрителя, имеющего средний экранный стаж, с одноименным гадким селезнем из мультсериала «Утиные истории». А, между тем, это литературное произведение британского классика викторианской эпохи сыграло огромную роль не только в развитии канонов такого литературного направления, как сентиментализм, но и в формировании огромного пласта рождественских традиций сначала в англосаксонском, а потом и во всем европейском культурном пространстве. Все эти санта-клаусы на оленьих упряжках, подарки в носках отнюдь не евангельского происхождения. До публикации «Рождественкой песни», завоевавшей огромную популярность у публики, этот праздник выглядел немного будничней. Поэтому число экранизаций сказки о преображении скряги в альтруиста-благодетеля случаются на Западе едва ли не каждый год. Режиссер Жак Моррис не слабо рисковал, представляя на суд публики и критики свое видение затертой до дыр истории. Фабула этой фэнтези в деталях знакома подавляющему большинству современных зрителей несмотря на возраст и социальный статус. Гнусный скряга Эбенезер Скрудж ненавидит Рождество. Оно и понятно: пустая трата средств не греет черствую душу персонажа, аналогом которого в русской литературной традиции может выступить только гоголевский Плюшкин. Нам живописуют безобразное поведение скупердяя: он гнобит бедолагу клерка, отца многодетного семейства, отказывает в милостыне сирым и убогим, не желает сделать благотворительный взнос для поддержки социально незащищенных слоев населения эпохи дикого капитализма, как это полагается добропорядочным джентльменам. Скрудж даже отказывается прийти на обед к своему племяннику Фреду только потому, что его дико раздражает романический святочный настрой, обуявший неблагоразумного сородича. Что может оживить это каменное сердце? Без потусторонней помощи не обойтись. К людям, подобным Скруджу, необходимо применять сильнодействующие средства, пригрозить им загробной тюрягой, где правила внутреннего распорядка установлены архангелами с дубинками и мигалками. А потому по сюжету перед ним фланирует череда призраков, которые при помощи страшилок перевоспитывают скопидома. Тот покидает касту отрицалова и становится ангельским активистом. И потом уже с чистой совестью – к праздничному столу. Тюремные аллюзии у меня возникли не случайной, авторы картины основательно над этим поработали. В кадре регулярно появляется изображение гравюры Гюстава Доре из серии «Острог»: прогулка заключенных в тюремном дворе. Периодически это статичное изображение оживляется мультипликацией. Получается совсем простенькая символика: вся наша жизнь – та еще прогулка. Не желаете продлить срок заключения на посмертное существование? На некоторые отдельно взятые впечатлительные натуры эта дидактика оказывает благотворное воздействие. Что со Скруджем и происходит: гадкий-жмотский утенок превращается в благородно-душевного лебедя. Мне трудно понять, насколько серьезным остается терапевтический эффект от применения лекарства, прописанного полтораста с лишним лет тому назад современному ему обществу великим писателем. На взгляд человека, воспитанного в традициях классической русской литературы, сроки использования подобных препаратов давно вышли. Творения Диккенса могут сегодня показаться тошнотворно приторными даже поклонницам турецких и вовсе мексиканских сериалов. Видимо, это понимают и авторы «Рождественской истории», отсюда их попытки как-то осовременить старинную сказочку хотя бы и косметическими способами. Видеоряд сопровождает закадровый голос, бабуля, развлекающая внучат святочными историями, читает текст литературного первоисточника. Прямо скажем, не самый прорывной прием, но в целом послушать можно. Знатоки утверждают, что Диккенса на русский язык идеально до сих пор никому перевести не удалось, а ведь слезоточивые пассажи у классика перемежаются бодреньким юморком, поэтому, скорее всего, англофонному зрителю бабулины монологи зайдут куда лучше, чем нам. Второй прием – хореографические вставки в традиционное полотно драматургического повествования. Способ вполне действенный, примерам удачного использования вкраплений мюзикла в обычный экранный продукт несть числа. Главное – как реализовать задумку. Здесь получилось не слишком удачно, хотя зачин был многообещающий: в дебюте картины персонажи детского театрика оживают и начинают разыгрывать историю в лицах. Лежащие на снегу фигуры просыпаются и приступают к исполнению сюжетных обязанностей. Причем делается это в изысканном балетном стиле. И это балет современного типа, с элементами брейка. Смотрится интересно. Однако в дальнейшем вся эта танцевальная красота куда-то исчезает. Персонажи совершают безыскусные телодвижения, то исполняя немудрящие бальные танцы, то просто извиваясь друг возле друга с непонятными намерениями: о чем люди пляшут – зрителю неведомо. В целом зрелище оставляет ощущение легкого недоумения: и зачем нужно в который раз возвращаться все к тому же сюжету? Что за ирония судьбы – накануне новогодне-рождественских праздников снова и снова пересматривать все менее удачные копии знаменитого сюжета? Я так думаю, что по-настоящему праздничное настроение создает все-таки традиционный просмотр «Щелкунчика». Без нижнего брейка, конечно, но мы это как-нибудь переживем.