Рецензия на фильм Дама в очках и с ружьем в автомобиле от Евгения Сопко

История, вправленная в рамки интерьеров конца 60-х, растянутая по дорожной ленте, ведущей по упоительному маршруту Париж – Монте-Карло, приправленная маленькими радостями внезапно беззаботной жизни: коктейль в баре аэропорта Орли, летние костюмчики радостных расцветок, бирюзовый форд Ти-Бёрд, дефиле на бензозаправке, почему-то заставляющее вспомнить старые французские комедии. Короткие платья и высокие платформы, косынки и коленки. История, начатая с конца, начинённая редкими флешбэками, но частыми флешфорвардами. Подзвученная то музыкой блудливой радости, то звуками тревоги и помутнённости сознания. Для того, кто не читал роман Жапризо, история детективная. Впрочем, кто виновен и что происходит, разгадать можно; тем не менее, интересно следить за тем, как клубок безумия закручивается на глазах, как бедная жертва влипает в паутину. История одного нелёгкого пути здесь – история прорыва не к освобождению, но к свободе. И, по сути, это история жертвы, этой вечной архитипической секретарши в безобразных очках, застёгнутой на все пуговицы кофточке, с пучком на затылке, с безобразно большим количеством веснушек на затравленном личике. История женщины, которую постоянно бьёт жизнь и бьют люди, но которая, стоит только ей распустить волосы и распуститься, становится большеглазой и чувственногубой красоткой на умопомрачительно длинных ногах. Вот она снимает очки, вот выпускает пылающие волосы, вот облачает в смелые наряды своё гибкое, сексуальное тело, уже чуть тронутое солнцем всё южнеющей Франции; слепящая слепая Дани под слепящими бликами солнца, под слепящими ударами, не то чтобы судьбы, а вполне реальными, физическими. Слепящая боль. Дани как символ скрытой, тайной сексуальности, жгучего, задвинутого на задворки, сексуального желания. Дани как символ насилия над женщиной, насилия, оборачивающегося ответной реакцией. История той, которой разбили очки, которую соблазнили автомобилем и которой наконец дали в руки ружьё. Начинающаяся попутным ветром и широкой дорогой, продолжающаяся размытыми полосами шоссе, ведущего в безумное никуда, заканчивающаяся темнотой и глухими стенами, и всё же – рывком и прорывом. Секс и боль, вплетенные в обман, – вот что создало атмосферу фильма Сфара. Тёплый внешне, он тревожноват внутри, ибо изо всех сил хочет быть фильмом-шизофреником, обманывающим внешним обаянием и простотой, но двудонным, неоднозначным. Если принять игру режиссёра, оставившего от книги Жапризо скелет сюжета, то фильм становится по-своему интересным, его хочется разгадывать. И кое-что можно разгадать по-настоящему только тогда, когда всё же прочитаешь роман Жапризо. Для того, кто читал роман, фильм приобретает несколько другой оттенок. Предлагая свою версию, Сфар не просто оставляет костяк, заданный писателем. Он раскидывает пасхалки, он предлагает поиграть в игру «найди бесчисленное количество различий и совпадений». Эта игра, между прочим, тоже интересна. Этот дождь, которого боялась Дани, и который в фильме, словно выйдя из её страха, пошёл вперёд её боязни; этот букетик фиалок, который так и не стал судьбоносным, но предположил иной путь, иной выход. Этот диалог рассудительного «я» с маленьким, полузатравленным, «одиннадцатилетним», но «не тот» диалог. Дети, постоянно попадающие в кадр. Маленькое, робкое касание крестика на цепочке. Анита с её намёками, с её надломанной, обречённой фигуркой, личиком подросшей лолиты. «Винченцо Лонго», конечно. И, может быть, самое задевающее, единственное, что вдруг «выстрелило», как ни странен этот каламбур, - это вынужденное стояние Дани на коленях на камнях, её позднее, торопливое, судорожное оправление платья на себе, хватания за такой плоский, красивый, но пустой живот. И всё это несколько печально. Ибо для тех, кто только хочет прочитать роман, давший мотив фильму (вдруг такие есть), фильм постфактум может обесцениться. Себастьян Жапризо, конечно, как любой сценарист и режиссёр, а не только беллетрист, и в романах невероятно кинематографичен, но эта кинематографичность обманчива. Визуальная яркость; чёткость и декоративность локаций; даже – раскадровка. Если бы не внутренняя речь, монолог то или диалог! Если бы не бесконечные матрёшки его героинь, не их маски под масками, которые открываются только в их доверительных разговорах с желающими слышать. Никакие флешфорварды, никакой параллельный монтаж, вообще никакие монтажные чудеса, работы стилистов, костюмеров, декораторов, даже добротный саундтрек не заменит слова. Кино – не книга, у него другие задачи, но там, где слово слишком много значит, где оно колдует, экранизацию спасти может разве что конгениальность. Каждая экранизация Жапризо, будь она просто добротна, сделает фильм увлекательным. Если есть гадкий утёнок, в котором сидит лебедь – да ещё если это жительница Франции с, кажется, врождённо присущим этим женщинам шармом; если есть детективный сюжет, тайна, сводящая с ума не то героиню, не то зрителя, труп в багажнике и немного секса, фильм «Дама в очках», как там название ни продолжай, будет просто интересным. Сюжет, движения, чувства можно воплотить, и они воплощены на этот раз ярко, красиво, маняще; слово можно воплотить только гениальной игрой при аутентичности характера. В экранизации 2015 года воплощения подлинного характера нет. Единственно, что в нём практически точно воплотилось – жажда моря, эта пресловутая жажда моря, которая, кажется, есть симптом приговорённости, неважно, к смерти ли, к замкнутости ли в стенах/себе. Море, символ безграничной свободы, беспечности, тепла, в этой экранизации отыграло себя на все сто, зацепившись рефреном за краешек рассудка зрителя и сузившись к концу до каких-то шизофренических пределов; судорожное море болезненного цвета, со скользким каменным причалом и слишком декоративной глубиной. Но оно не стало морем долгожданного освобождения от самой себя и собственных монстров. Самоирония немного себя отыграла, даже радость, в книге так быстро проговоренная, как скомканный финальный титр (чтобы не сглазить, надо думать), блеснула, не воплотившись как положено, изменившись на неопределенность и неоднозначность. И невозможно. Ибо нет уже той послевоенной Франции, медленно приходящей в себя, становящейся уверенной и сытой, но не могущей пока забыть ни боли, ни борьбы военного времени, нет военных сирот, знавших цену каждой родной жизни. Потому будет Даниэль Доремус, но не будет Мари Виржини Лонго, этой горькой самоироничной умницы, такой слабой и сильной одновременно, Дани с действительно страшной и горькой судьбой, непростым началом пути, Дани-итальянки, монастырки, Дани с её роковыми ошибками и безвозвратными потерями. Не будет глубокой человеческой драмы. Настоящему времени, быстрому и ослепительному, она не нужна, даже чужда. Зато блестящее, добротно и ярко сформованное развлечение в компании "интересной чудачки" зрителю обеспечено. Поставленная задача выполнена, а это уже хорошо.