Вклад Карлоса Сауры в европейский (и мировой!) кинематограф неоспорим. И дело не только в том, что ему, как никому из коллег (1), удалось художественно осмыслить судьбу Испании в исторической перспективе, пронзительно поведать о состоянии общества, задавленного франкистским режимом, находящегося в обстановке затяжной, пусть и скрытой, гражданской войны. Не менее знаменательно то, что с падением диктатуры мастер, отшлифовавший манеру Эзопова языка, обратился к ещё одному уникальному национальному феномену – музыке фламенко. Сотрудничество с выдающимся артистом и хореографом Антонио Гадесом (между прочим, убеждённым коммунистом по политическим взглядам) одарило нас замечательной во всех отношениях «балетной трилогией», в которую вошли «Кровавая свадьба» /1981/, «Кармен» /1983/ и «Колдовская любовь» /1986/. Ни с чем не сравнимый сплав средств выразительности разных видов искусств!.. А вот более поздняя сауровская картина под названием «Фламенко» /1995/ понравилась меньше, несмотря на блистательную работу оператора Витторио Стораро и участие множества виртуозов своего дела. Это невольно заставило задуматься… Постановка Эмилио Бельмонте Молины в какой-то мере помогла понять причину парадокса, подтвердив закравшиеся тогда догадки.
Казалось бы, у дебютанта есть то, о чём всякий документалист может только мечтать, – интересная во всех отношениях личность. Даже зрители, ничего не знавшие до сеанса о Росио Молине (например, из слов Виктора Гарсия де ла Конча, директора Института Сервантеса, выступившего на московской премьере), обязательно подпадут под обаяние яркой индивидуальности, под её пресловутый магнетизм. В данном случае, на мой взгляд, выглядят излишними «обязательные» интервью, взятые у соратников неординарной женщины, у родителей, рассказывающих, что соответствующие наклонности проявились у девочки с младых ногтей (с трёхлетнего возраста!). То, что безупречно сработало бы в каком-нибудь rockumentary, воспринимается здесь избыточно подробным, переполненным деталями быта. Дарование Росио говорит само за себя, его истоки кажутся очевидными даже тем, кто имеет крайне поверхностные представления о текущей ситуации во фламенко, развитие которого, к слову, ни на мгновение не прерывалось. Здесь не нужны теоретические выкладки – разъяснения сути «импульсо» (то есть ‘импульс’ в дословном переводе), выламывающегося за устоявшиеся рамки, привносящего в сложившиеся каноны дыхание времени. Как проницательно заметил один из музыкантов старой школы, его сердцу милее классические формы, но не признавать достижения представителей молодого поколения – просто невозможно. Ещё красноречивее эпизод чествования Молины с участием легендарной предшественницы в почтенных летах, со слезами радости на глазах (под громовые аплодисменты публики) заявляющей, что гордилась бы такой внучкой…
Наблюдать за тем, как героиня готовится к очередному важному выступлению (в Париже), безусловно, интересно; в какие-то моменты вспоминаются и кадры репетиций труппы названного выше Гадеса, добивавшегося от себя и соратников максимальной, запредельной пластической выразительности. Танцовщица могла бы и не признаваться в том, что считает главным уловить ритм, исходящий из глубин её натуры, вырывающийся наружу из недр тела («… из яичников», как не без самоиронии сказала Росио). Поначалу кадры с Молиной, медленно перемещающейся на четвереньках в длинном, неописуемо длинном чёрном платье, хотя и завораживают (к тому же, по отдалённой ассоциации в памяти всплывает образ инфернальной женщины-паука, воплощённый бразильянкой Соней Брагой), но представляются неясными, смутными, туманными. И совсем сбивает с толку фрагмент, когда она танцует, обмазавшись с ног до головы краской – оставляя хаотичные следы на полу. Однако всё становится на свои места, если, набравшись терпения, дождаться кульминации – грандиозного финального шоу.
Пожалуй, картина «Импульсо: Больше, чем фламенко» произвела бы более сильное впечатление, если б режиссёр сосредоточился на представлении как таковом, занимающем до обидного мало экранного времени. Именно здесь начинается магия, не требующая слов, заставляющая с трепетом взирать на броское, ни с чем не сравнимое действо. Росио смело сходит со сцены, точно окунается в морские волны, растворяется во тьме и вновь появляется в луче прожектора, не останавливаясь ни на мгновение. И номер с покрыванием туловища, рук, ног той самой краской, расцвечивающей подмостки, уже не кажется неорганичным, привнесённым извне, сделанным под влиянием новомодных перформансов и инсталляций. Подлинное искусство самодостаточно – и оно всегда больше тех, прежних границ. В этом смысле Молина является настоящей художницей, берущей лучшее от предшественников, чтобы двигаться дальше – двигаться стремительно, лёгкой поступью.
Наконец, есть ещё один момент, который непременно хочется отметить в связи с постановкой. Эмилио Бельмонте, конечно, не ставил себе целью исследовать музыку фламенко в целом, тем более в перспективе: в центре повествования находится конкретный человек. Вместе с тем на поверку оказалось сложно, рассказывая о такой личности, черпавшей вдохновение в разных источниках (в частности, в философских трудах Фридриха Ницше, использованных солисткой в спектакле «Вечное возвращение»), обойти молчанием более важные аспекты. В первую очередь – не навести зрителя на рассуждения о природе новаторства и его взаимоотношениях с традиционализмом, о сложных компромиссах, на которые один художник идёт и которые другой творец отвергает на корню. Отвергает, чтобы со временем – пополнить пантеон великих. Росио пророчили (как во всяком случае следует из воспоминаний мамы будущей «звезды») неизбежность провала из-за вопиющего несоответствия стереотипным представлениям о знаменитых танцовщицах как по темпераменту, так и по физическим данным. Но целеустремлённость и врождённый талант Молины позволили не просто преодолеть препятствия – вынудили изменить существующие правила и создать иные. Отныне история фламенко уже не существует без импульсо.
__________
1 – Включая великого Луиса Бунюэля, работавшего (по объективным причинам) в родной стране крайне редко.
8
,4
2017, Документальные
85 минут
Правила размещения рецензии
Рецензия должна быть написана грамотным русским языкомПри её оформлении стоит учитывать базовые правила типографики, разбивать длинный текст на абзацы, не злоупотреблять заглавными буквами
Рецензия, в тексте которой содержится большое количество ошибок, опубликована не будет
В тексте рецензии должно содержаться по крайней мере 500 знаковМеньшие по объему тексты следует добавлять в раздел «Отзывы»
При написании рецензии следует по возможности избегать спойлеров (раскрытия важной информации о сюжете)чтобы не портить впечатление о фильме для других пользователей, которые только собираются приступить к просмотру
На Иви запрещен плагиатНе следует копировать, полностью или частично, чужие рецензии и выдавать их за собственные. Все рецензии уличенных в плагиате пользователей будут немедленно удалены
В тексте рецензии запрещено размещать гиперссылки на внешние интернет-ресурсы
При написании рецензии следует избегать нецензурных выражений и жаргонизмов
В тексте рецензии рекомендуется аргументировать свою позициюЕсли в рецензии содержатся лишь оскорбительные высказывания в адрес создателей фильма, она не будет размещена на сайте
Рецензия во время проверки или по жалобе другого пользователя может быть подвергнута редакторской правкеисправлению ошибок и удалению спойлеров
В случае регулярного нарушения правил все последующие тексты нарушителя рассматриваться для публикации не будут
На сайте запрещено публиковать заказные рецензииПри обнаружении заказной рецензии все тексты её автора будут удалены, а возможность дальнейшей публикации будет заблокирована
Вклад Карлоса Сауры в европейский (и мировой!) кинематограф неоспорим. И дело не только в том, что ему, как никому из коллег (1), удалось художественно осмыслить судьбу Испании в исторической перспективе, пронзительно поведать о состоянии общества, задавленного франкистским режимом, находящегося в обстановке затяжной, пусть и скрытой, гражданской войны. Не менее знаменательно то, что с падением диктатуры мастер, отшлифовавший манеру Эзопова языка, обратился к ещё одному уникальному национальному феномену – музыке фламенко. Сотрудничество с выдающимся артистом и хореографом Антонио Гадесом (между прочим, убеждённым коммунистом по политическим взглядам) одарило нас замечательной во всех отношениях «балетной трилогией», в которую вошли «Кровавая свадьба» /1981/, «Кармен» /1983/ и «Колдовская любовь» /1986/. Ни с чем не сравнимый сплав средств выразительности разных видов искусств!.. А вот более поздняя сауровская картина под названием «Фламенко» /1995/ понравилась меньше, несмотря на блистательную работу оператора Витторио Стораро и участие множества виртуозов своего дела. Это невольно заставило задуматься… Постановка Эмилио Бельмонте Молины в какой-то мере помогла понять причину парадокса, подтвердив закравшиеся тогда догадки. Казалось бы, у дебютанта есть то, о чём всякий документалист может только мечтать, – интересная во всех отношениях личность. Даже зрители, ничего не знавшие до сеанса о Росио Молине (например, из слов Виктора Гарсия де ла Конча, директора Института Сервантеса, выступившего на московской премьере), обязательно подпадут под обаяние яркой индивидуальности, под её пресловутый магнетизм. В данном случае, на мой взгляд, выглядят излишними «обязательные» интервью, взятые у соратников неординарной женщины, у родителей, рассказывающих, что соответствующие наклонности проявились у девочки с младых ногтей (с трёхлетнего возраста!). То, что безупречно сработало бы в каком-нибудь rockumentary, воспринимается здесь избыточно подробным, переполненным деталями быта. Дарование Росио говорит само за себя, его истоки кажутся очевидными даже тем, кто имеет крайне поверхностные представления о текущей ситуации во фламенко, развитие которого, к слову, ни на мгновение не прерывалось. Здесь не нужны теоретические выкладки – разъяснения сути «импульсо» (то есть ‘импульс’ в дословном переводе), выламывающегося за устоявшиеся рамки, привносящего в сложившиеся каноны дыхание времени. Как проницательно заметил один из музыкантов старой школы, его сердцу милее классические формы, но не признавать достижения представителей молодого поколения – просто невозможно. Ещё красноречивее эпизод чествования Молины с участием легендарной предшественницы в почтенных летах, со слезами радости на глазах (под громовые аплодисменты публики) заявляющей, что гордилась бы такой внучкой… Наблюдать за тем, как героиня готовится к очередному важному выступлению (в Париже), безусловно, интересно; в какие-то моменты вспоминаются и кадры репетиций труппы названного выше Гадеса, добивавшегося от себя и соратников максимальной, запредельной пластической выразительности. Танцовщица могла бы и не признаваться в том, что считает главным уловить ритм, исходящий из глубин её натуры, вырывающийся наружу из недр тела («… из яичников», как не без самоиронии сказала Росио). Поначалу кадры с Молиной, медленно перемещающейся на четвереньках в длинном, неописуемо длинном чёрном платье, хотя и завораживают (к тому же, по отдалённой ассоциации в памяти всплывает образ инфернальной женщины-паука, воплощённый бразильянкой Соней Брагой), но представляются неясными, смутными, туманными. И совсем сбивает с толку фрагмент, когда она танцует, обмазавшись с ног до головы краской – оставляя хаотичные следы на полу. Однако всё становится на свои места, если, набравшись терпения, дождаться кульминации – грандиозного финального шоу. Пожалуй, картина «Импульсо: Больше, чем фламенко» произвела бы более сильное впечатление, если б режиссёр сосредоточился на представлении как таковом, занимающем до обидного мало экранного времени. Именно здесь начинается магия, не требующая слов, заставляющая с трепетом взирать на броское, ни с чем не сравнимое действо. Росио смело сходит со сцены, точно окунается в морские волны, растворяется во тьме и вновь появляется в луче прожектора, не останавливаясь ни на мгновение. И номер с покрыванием туловища, рук, ног той самой краской, расцвечивающей подмостки, уже не кажется неорганичным, привнесённым извне, сделанным под влиянием новомодных перформансов и инсталляций. Подлинное искусство самодостаточно – и оно всегда больше тех, прежних границ. В этом смысле Молина является настоящей художницей, берущей лучшее от предшественников, чтобы двигаться дальше – двигаться стремительно, лёгкой поступью. Наконец, есть ещё один момент, который непременно хочется отметить в связи с постановкой. Эмилио Бельмонте, конечно, не ставил себе целью исследовать музыку фламенко в целом, тем более в перспективе: в центре повествования находится конкретный человек. Вместе с тем на поверку оказалось сложно, рассказывая о такой личности, черпавшей вдохновение в разных источниках (в частности, в философских трудах Фридриха Ницше, использованных солисткой в спектакле «Вечное возвращение»), обойти молчанием более важные аспекты. В первую очередь – не навести зрителя на рассуждения о природе новаторства и его взаимоотношениях с традиционализмом, о сложных компромиссах, на которые один художник идёт и которые другой творец отвергает на корню. Отвергает, чтобы со временем – пополнить пантеон великих. Росио пророчили (как во всяком случае следует из воспоминаний мамы будущей «звезды») неизбежность провала из-за вопиющего несоответствия стереотипным представлениям о знаменитых танцовщицах как по темпераменту, так и по физическим данным. Но целеустремлённость и врождённый талант Молины позволили не просто преодолеть препятствия – вынудили изменить существующие правила и создать иные. Отныне история фламенко уже не существует без импульсо. __________ 1 – Включая великого Луиса Бунюэля, работавшего (по объективным причинам) в родной стране крайне редко.