Рецензия на фильм Мой друг Иван Лапшин от Сергей Кудрявцев

Честно признаюсь, что совсем забыл за 33 года после того, как в первый и единственный раз увидел фильм «Мой друг Иван Лапшин», о наличии в нём сцены из спектакля «Пир во время чумы» (из пушкинского цикла «Маленькие трагедии») в исполнении артистов местного театра из провинциального города Унчанска. Причём начинается этот эпизод именно с произнесения слов «...и бездны мрачной на краю». А ведь ещё до того, как наконец-то удалось пересмотреть ленту Алексея Германа, я заранее обдумывал название для будущей рецензии. И среди моих вариантов были такие: «На последнем дыхании» и «...и бездны мрачной на краю». Хотя в итоге я стал склоняться к совсем короткому: «без». И как раз с маленькой буквы. Потому что практически всегда у Германа присутствует на экране вот это странное состояние «без». Или же «меж». То есть можно говорить как о ситуации безвременья, так и о положении «межвременья». И ведь эти определения вполне применимы не только к 1935 году, когда происходит действие картины Германа, но и к рубежу 70-80-х годов, в период подготовки сценария (первоначальный вариант написан вообще в 1969 году!), запуска в производство под названием «Начальник опергруппы», съёмок, законченных в 1982 году, трудной сдачи-пересдачи в Госкино и отправки на пресловутую полку. А уже в 1984 году была создана новая версия с досъёмкой пары современных сцен для пролога и эпилога, с введением в ткань повествования о давно минувшем закадрового комментария выросшего мальчика-свидетеля событий, у которого теперь есть собственный внук. Казалось бы, в данном факте внесённых поправок (хотя более существенным оказалось изъятие двух поистине впечатляющих, по мнению тех, кто видел «Начальника опергруппы», эпизодов с припадками начальника угрозыска Ивана Лапшина, вызванными его контузией ещё на гражданской войне) следовало усмотреть вынужденные уступки режиссёра, у которого было на тот момент уже две запрещённых работы - ведь «Операция «С Новым годом» лежала на полке с 1971 года, а вышла только в 1986-м под названием «Проверка на дорогах». Однако принцип использования стороннего повествователя можно найти в других фильмах Алексея Германа. И это не просто рассказ «от автора» или же воспоминания очевидца, что призвано придать поведанной истории признак подлинности, а то и доверительности (кстати, это отражено в названии «Мой друг Иван Лапшин», которое точнее и глубже, чем вроде бы детективное заглавие «Начальник опергруппы»). Разумеется, девятилетний пацан никак не мог являться другом сорокалетнего Лапшина, чей день рождения как раз отмечается в самом начале ленты. Тут зафиксировано, скорее, авторское и зрительское отношение к личности начальника угрозыска, который внешне и по ряду поступков на своей работе должен показаться «железным человеком» (так его характеризует не без доли иронии заезжий журналист Ханин, в чьём образе, наверно, есть какие-то черты писателя Юрия Павловича Германа, который в середине 30-х годов, прежде чем написать повесть «Лапшин», дотошно изучал деятельность реального борца с преступностью, кого звали Иваном Бодуновым), хотя он, пожалуй, последний идеалист-романтик. И безответная любовь к актрисе Наташе Адашовой, которая, в свою очередь, безнадёжно влюблена в Ханина - это выражение его тщательно скрываемых эмоций, прорывающихся лишь изредка, причём иногда в неуклюжей, немножко экстравагантной форме. В мире этой картины многие персонажи - как те, кто выдвигается на первый план (допустим, обитатели квартиры Лапшина, фактически превратившейся в коммуналку), так и случайно встретившиеся на пути, - словно состоят между собой в дружеских отношениях, порой переругиваются шутливо, подкалывают друг друга, но испытывают неподдельный интерес чуть ли не к каждому, кто попадает в орбиту их притяжения. И даже к криминальным элементам типа проститутки Катьки-Наполеон, которая якобы должна дать ценные советы для Адашовой, играющей подобную роль в спектакле по пьесе «Аристократы» Николая Погодина (потом мы сами увидим на сцене эту лакировочную агитку о перековывающихся заключенных на строительстве Беломорканала), первоначально проявляют определённое внимание: человек всё-таки занимательный, пусть и опустившийся. Да и закоренелые преступники, на чьих руках кровь нескольких невинно убиенных, на первый взгляд предстают как обычные «дяденьки из народа». И душегуб Соловьёв, поимкой которого занимается Лапшин, тоже выглядит жалким прохожим-недотёпой, сумевшим обмануть Ханина и нанести ему удар ножом в живот. Но складывается парадоксальное впечатление, что между Ханиным и артистами местного театра, посвятившими свою жизнь искусству, литературе и чему-то возвышенному, а с другой стороны, начальником угрозыска, его сослуживцами, друзьями, знакомыми и вообще мимо проходящими, чьё существование более приземлённое и погружённое в быт, явно бедный и неухоженный, обнаруживается больше различий, нежели у последних - с деклассированными типами, которые пребывают совсем в жутких условиях и чуть ли не вынуждены криминализироваться всё дальше и дальше. Иван Лапшин вместе с ближайшим и дальним окружением - будто прослойка между интеллигенцией и люмпен-уголовщиной. И неизбежно возникающий тревожный вопрос насчёт использования представителями законных структур таких методов борьбы с преступностью, которые не всегда согласуются с буквой закона (не это ли потом приведёт к общенациональному террору против обычных граждан?!), отступает назад по сравнению с более волнующей Алексея Германа дилеммой о соотношении искусства и действительности, что заметно практически во всех его работах. Способ своеобразного дистанцирования, отстранения от происходящего наряду со скрупулёзным, граничащим с навязчивой манией, максимально достоверным воспроизведением среды и любых маломальских деталей быта, что позволило кое-кому определять кинематограф Германа как гиперреалистический, отнюдь не вступает в противоречие подчас с намеренным остранением ситуаций, представлением их почти в эксцентрическом, фантасмагорическом, сюрреалистическом, абсурдистском виде. И вопреки мнению тех, кто именно так интерпретирует поздние работы режиссёра - «Хрусталёв, машину!» и «Трудно быть Богом», создававшиеся мучительно и долго, в отличие от ранних фильмов, уже в ленте «Мой друг Иван Лапшин» присутствует гиперболизация реальности, а повествование строится словно мозаика, составленная из множества бессюжетных моментов. Это не только «ложный детектив» (жаль, что Алексей Герман не стал сам снимать картину по изумительному сценарию «Мой боевой расчёт», который следовало бы считать словно продолжением «Лапшина» в первый послевоенный год), но и вообще не та действительность, привычная нам по подавляющему числу произведений искусства. Проще всего сказать, что Герман возвращает подлинной реальности её естественную, натуральную, настоящую сущность, показывая без каких-либо прикрас, именно такой, как она есть. Но он не занимается скучной и унылой тавтологией действительности, а впечатляюще преобразует её, образно преувеличивает, возводит в квадрат или даже в куб! Не побоюсь этого слова - вкусно и смачно преподносит на экране хаос человеческого бытия, поскольку и действие начинает в большей степени напоминать некое «броуновское движение». А фактически всё продумано и рассчитано до мелочей, выверено до любой реплики и вроде бы лишнего жеста. И как раз подобная реальность, увиденная словно в телескоп и одновременно под микроскопом, сильнее всего пугает тех, кто не желает смотреть на окружающую жизнь через увеличительное стекло (да и в обычном зеркале они не хотели бы её увидеть!). Зато обращают раздражённое внимание на внешнее, совершенно не замечая более колких и разящих ударов автора, выраженных не только в упомянутом цитировании пьес, но и в потрясающем использовании маршей, а также известной песни немецких антифашистов. Как вообще могла советская киноцензура пропустить такой крамольный текст, как слова так называемого «Гимна Коминтерна»: «Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных, // Вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах»?! Остаётся всего лишь два года до времён ежовщины, но уже начали постепенно избавляться от депутатов партийного съезда, которые посмели проголосовать за Кирова (его портрет неслучайно висит в комнате у Лапшина). И начальнику угрозыска в провинциальном городе Унчанске предстоит не заурядная переподготовка-перековка-рокировка, как об этом сказано в последней сцене из ретроспекции, а по всей вероятности - отправка в лагерь и расстрел. Знаменательно, что рассказчик в 1984 году ни единым словом не обмолвился о том, что стало потом с Лапшиным, его друзьями и сослуживцами. А вместо этого поделился с нами не без ноток сентиментальной иронии, что город теперь расстроился за рекой, и появилось больше трамвайных маршрутов, раньше-то были лишь первый и второй. Но вот трамваи в завтрашний день или в другие города, как в ранней короткометражке Юлия Файта по сценарию Геннадия Шпаликова, созданной в период оттепели, точно не ходят. И очередной марш в исполнении духового оркестра, поместившегося на открытой трамвайной платформе, всё-таки звучит как реквием по всем сгинувшим в небытии. Пожалуй, это воспринимается сейчас куда очевиднее, чем в эпоху «катания вождей на катафалке», когда фильм «Начальник опергруппы» позволили достать с полки и чуть-чуть переделать, чтобы выпустить под названием «Мой друг Иван Лапшин» на экран уже в первый год объявленной перестройки, которая всё равно кончилась ничем, точнее - развалом страны, которую так беззаветно любили Лапшин и его друзья, а она вовсе не отвечала им взаимностью.