Рецензия на фильм Белый, белый день (на исландском языке с русскими субтитрами) от Евгений Нефёдов

Екатерина Долинина, произнёсшая вступительное слово перед показом фильма московским журналистам и кинокритикам, упомянула, что вопрос о том, связан ли замысел с творческим наследием Андрея Тарковского, оказался едва ли не первым из возникших в связи с подготовкой релиза. Хлинюр Палмасон ответил представителям российской дистрибьюторской компании «Иноекино» (кстати, организовывавшей прокат и его дебютной полнометражной постановки – «Зимние братья» /2017/), что изначально параллель не закладывалась. Режиссёр-сценарист узнал, что рабочим названием «Зеркала» /1975/, бесспорного шедевра советского мастера, был именно вариант «Белый, белый день», навеянный стихотворением Арсения Александровича, уже в процессе съёмок – от кого-то из помощников. Тем не менее – усмотрел в этом особый символизм, благо что высоко чтит наследие нашего выдающегося соотечественника… Драма Палмасона оказалась благосклонно принята за рубежом, начиная с Каннского международного кинофестиваля, где не только демонстрировалась в программе «Неделя критики» (правда, уступила французской анимационной фантазии «Я потерял своё тело» /2019/), но и была отмечена наградой Фонда Louis Roederer. Конечно, продюсеры вряд ли рассчитывали на особый коммерческий успех (общие кассовые сборы оцениваются всего в $200 тыс.), но в какой-то момент возникли шансы на то, что исландский фильм наконец-то снова (1) попадёт в итоговый перечень претендентов на премию «Оскар» среди неанглоязычных кинопроизведений. К слову, национальный кинематограф, заявивший о себе очень поздно, успел-таки занять собственную нишу, притом что в скандинавских странах как мало где ещё распространена практика совместных постановок. И «Белый, белый день» с первых же кадров погружает в специфическую, моментально узнаваемую атмосферу: бескрайние северные равнины, суровые и безмятежные, на которых теряются сиротливые фигурки людей. Хлинют Палмасон повторяет (используя джамп-каты, то есть монтажные скачки) один и тот же образ – дома, снятого с чётко зафиксированного ракурса в разное время суток, при меняющейся погоде и т.д. Возникает странное ощущение: время стремительно течёт, а… принципиальных различий нет. Местные жители, надо полагать, давно оправились от финансовых потрясений, и бытование вернулось (как считается, ещё в 2011-м году) в прежнее, размеренное русло. Мигранты, безработица, бездумные развлечения – это где-то там, далеко, а на живописном острове протекает безмятежная жизнь чуть ли не по патриархальным законам. Во всяком случае персонаж Ингвара Эггерта Сигурдссона, долгие годы следивший за соблюдением закона и не чающий души во внучке, вовсе не смотрится там белой вороной: более-менее сходственных воззрений придерживаются и окружающие. Однако на поверку идилличность оказывается обманчивой – и прямо в прологе мы становимся очевидцами трагедии (автомобильная авария явно с летальным исходом), ещё не ведая ничего о том, кто погиб и как печальное происшествие отразится на близких жертвы. Именно такое, очень сложное сочетание природных и специфических социальных условий выковывает необычный характер – характер человека, умеющего приспосабливаться к суровой обстановке и знающего цену жизни. Ингимундур искренне не понимает, в чём заключается польза от нудных, отнимающих массу времени регулярных бесед с психологом, мало того что отслеживающим его эмоциональное состояние, так ещё – настойчиво бередящим старые, давно затянувшиеся душевные раны. Герой твёрдо убеждён, что исландским мужчинам не пристало жаловаться на жизнь – что нужно стоически преодолевать возникающие препоны и самостоятельно решать трудные задачи. Несмотря на то, что формально давно находится на заслуженном отдыхе, Ингимундур периодически заглядывает в полицейский участок, где долгие годы нёс службу, наставляя, по-отечески опекая коллег. Естественно, на заботливого дедушку с готовностью полагаются родители, зная, что непоседливая, не по возрасту сообразительная девочка будет под присмотром. Казалось, всё это поможет старику относительно быстро преодолеть тягостную житейскую ситуацию, смирившись с тем, что смертному не под силу изменить… Но именно в этот момент всплывают «неудобные» факты. Надо видеть реакцию Ингимундура, спрашивающего знакомого, изменяет ли тот жене, и с удивлением выслушивающего признание: да, водятся грешки, но что-де тут страшного? Мол, супруги неизбежно устают друг от друга, а адюльтеры позволяют «освежить» отношения и тем самым – укрепляют брак. Здесь Хлюнир Палмасон и усматривает истинный, глубинный конфликт, сталкивая носителя, скажем так, традиционных воззрений с представителями современного западного общества, придерживающимися свободных (если и не собственно либертарианских, то где-то близко) взглядов. Новость о предательстве (а это не что иное, как предательство – больнее, чем нож в спину) потому и провоцирует столь бурную, кажущуюся со стороны неадекватной реакцию, что ничего хуже Ингимундур вообразить не мог. Выходка героя поневоле напрашивается на сравнение с поведением Михаэля Кольхааса у Генриха фон Клейста, не пожелавшего сносить оскорбление от высокородного сноба-юнкера – и, не получив удовлетворения легальными способами, затеявшего персональный мятеж и учинившего самосуд. Чтобы рассеялись последние сомнения, авторы доводят ситуацию до крайности. Подумать только: бывший блюститель порядка нападает на товарищей-полицейских, а следом – намеревается совершить особо тяжкое преступление, взяв на душу смертный грех… Нет никаких сомнений: намерения Ингимундура предельно серьёзные: когда затронута честь, не до шуток. С другой стороны – производит мощное впечатление и финальный поворот, когда драматизм, нагнетавшийся на протяжении всего повествования, достигает наивысшей точки. Впрочем, Хлюнир неслучайно обрадовался тому обстоятельству, что название послужило нечаянной, но весьма уместной отсылкой к творчеству Андрея Тарковского. Смысл вынесенного в заголовок словосочетания раскрывается сразу же, во вступительных титрах, где даётся пояснение, что в такие, белые-белые дни, когда не видно ни зги из-за снежной метели, и небо сливается с землёй, мёртвые могут общаться с живыми. Ингимундур вроде бы убедительно втолковывает внучке, что ничего таинственного не произошло – и что не следует принимать редкие природные явления за приметы сверхъестественного. Однако фильм Палмасона, как всякое талантливое произведение, открывается для понимания на разных уровнях: бытовом, социальном, наконец, философско-метафизическом. Поведанная история, уж конечно, не сводится к полуанекдотическому казусу: муж узнал о романе жены, да слишком поздно… Как и близкий по драматической ситуации «Любовник» /2002/ Валерия Тодоровского, картина подводит зрителя к далеко не тривиальному выводу в том духе, что мы зачастую совершенно не знаем даже самых близких людей. Чужая душа – потёмки. Но, как и утверждал отец великого кинематографиста в стихотворении «Жизнь, жизнь», воистину «на свете смерти нет» («Бессмертны все. Бессмертно всё»). Человек, почив в бозе, не исчезает – он продолжает существовать среди тех, кто пока пребывает на нашем бренном свете. И по-прежнему ведёт диалог со всяким, кому был дорог. Не только затянувшимся белым, белым днём… _______ 1 – Первым (и пока единственным) прецедентом остаётся выдвижение «Детей природы» /1991/ Фридрика Тоура Фридрикссона.