Фильм Запечатленные временем

Закадровый голос. Мне 12 лет, я живу в 2019 году. Я еще ребенок, хотя, кажется, я знаю и умею очень многое. А родители ничего не знают и не умеют. Я отлично учусь, занимаюсь спортом (у меня первый юношеский разряд), отлично разбираюсь во многих гаджетах. Я владею темой соцсетей, у моей странички много подписчиков. Многим представителям нашего поколения хочется сказать своим родителям: отстаньте от нас, дайте поиграть. Так думают многие, к сожалению. Мы пренебрегаем поучениями старших поколений, думаем, что это не для нас, что это какая-то игра, что нами манипулируют. И как они думают управлять взрослыми разумными людьми? Поэтому нам хочется поиграть, ведь доказать родителям, что черное – это белое, для нас раз плюнуть. И все это потому, что мы не знаем нашу историю. Я не общался со своими прадедушками и прабабушками, потому что они ушли из этого мира еще до моего рождения. Мой прадеде по отцовской линии Василий был партизаном в Великую Отечественную войну. Его братья и сестры погибли в гитлеровских концлагерях. Мой прадед Петр после ранения трудился на уральском оборонном заводе, был одним из лучших инженеров. Его брат Михаил сгорел в танке под Прохоровкой, а другой брат – Иван, был разведчиком, его наградили орденом Красной звезды. Мои прабабушки Тамара и Лидия чудом выжили в блокадном Ленинграде.

А мы играем, нам нравится война. Виртуальные игры дают нашему организму адреналина больше, чем требуется. И в этом виртуальном мире мы легко убиваем. А к чему это приводит? И я решил поделиться историями, которые услышал от прабабушек и прадедушек. Уровень насилия, с которым они столкнулись во время войны, просто ужасает. Но я русский и православный. Поэтому я прощаю тех нелюдей. Но ничего не забуду.

Мальчик в форме кадета МЧС сидит в деревенской избе. Вокруг стола собрались пожилые люди. Они вспоминают свое военное детство. Их истории озвучивают дети примерно тех лет, сколько рассказчикам было во время войны. Истории перемежаются документальными кадрами военных лет: бомбардировки, расстрелы, боевые действия, карательные операции, братские могилы в концлагерях.

Как началась война? Помню, что все плакали. Потом помню, как папа целовал маму, вышел во двор, она за ним, они снова обнимаются. Я выскочила на крыльцо, стала звать папу. Он закрыл лицо руками и побежал со двора. Это была наша последняя встреча. Так что я запомнила: война, это когда папа уходит. Еще я помню черные машины и черные самолеты на небе. Потом был голод. Я от голода грызла уголок нашей печи, там ямка образовалась. Потом к нам пришли фашисты, вывели на улицу маму. Я пряталась под лавкой, потом выхожу – вижу, как фашисты маму песком присыпают. Я им кричу: не надо маму зарывать, она сейчас встанет! Я помню, что они ей стреляли в лицо, на щеке были дырки от пуль. А она такая красивая была. Зачем ее убили? Она ведь ничего не сделала. Я очень хотела домой, к папе и маме. Но их не было. И дома тоже не было. Его сожгли.

Не помню, как пришли фашисты. Они уже были. Ходили, забирали тех, у кого родственники в партизанах были. В одном доме никого не нашли и повесили кота. Помню, он висел на веревочке, как ребенок. Помню, как нас собрали, 13 человек, и погнали по дороге впереди военной колонны. Весна, я босиком, холодно. Они боялись партизанских мин. Едут за нами, на машинах пулеметы, не убежишь. На рассвете к нам в дом вошли каратели, вышибли дверь, начали стрелять. Я завалился за сундук. Чувствую – на меня что-то капает. Это мамина кровь. Все было в крови. Я пополз по избе к выходу по крови моих убитых братиков. Дом потом сожгли.

Я видел, как через нашу деревню гнали колонну пленных красноармейцев. Один попробовал убежать, раздался выстрел. Он лежит на земле и царапает ногтями землю. Подошел немец и выстрелил ему в затылок. Еще я помню, как детей вырывали из рук матерей и бросали в огонь или в колодцы. Помню, как плакала собака, сидя на золе, оставшейся от сгоревшего дома. А потом нас начали расстреливать. Согнали к глубокому оврагу всю деревню, поставили пулемет, метрах в двух от нас. Расстреливали по нескольку человек, остальных заставляли смотреть. Люди падали в овраг. Мой отец тоже туда упал. Никто не плакал, даже дети. Раньше, когда маму повесили, я сильно плакал. Везде лежали убитые. Я выжил чудом, долго шел по лесу. Потом был партизанский отряд. Партизаны пустили под откос поезд. Тогда немцы положили на рельсы жителей ближней деревни и пустили по ним паровоз.

Как я выжила? Не знаю. Кругом бомбы, летят со свистом. Горели дома, вся наша улица горела. Сгорели и старики, и дети.

Мы с мамой бежали по полю. Она кричит: не отставай! На руках у нее мой братик, а у меня уже ноги устали. Догонят – застрелят. Помню, как из другой деревни к нам пришла мамина сестра тетя Таня, она вся черная была, я ее боялась. Она рассказала, что в их деревню пришли каратели, людей расстреляли из пулеметов, а дома все сожгли. Через два дня у тети Тани голова вся белая стала.

У видел карателей. Они маршировали по улице. Они были в черном, у них были черные каски и длинные винтовки. Казалось, земле было больно от их шагов. Потом всех выгнали на площадь. Приказали: не плакать. Привели коня, к нему петлю привязали. Накинули эту петлю на шею моей старшей сестры. Она беременная была, у нее муж в партизаны ушел. Она только успела косу из петли вынуть, как коня дернули. Сестра завертелась на веревке. Все вокруг кричали, без слез, ведь плакать запрещено было, таких тут же убивали. А кричать было можно. Потом стали убивать всех, кто стоял справа на площади. Там была моя мама. Я бросилась в ней, а она меня отталкивает и кричит: это не моя дочь! Меня за волосы оттащили к мотоциклу. И я оттуда смотрела, как расстреливали сначала детей, а потом их родителей.

Я помню, как горели волосы на голове моей мамы, пеленки моего братика. А мы со старшим братом ползли в огород. А вокруг убивали, убивали.

Я сегодня слышу слова «отец» и «мать». Как будто о чужих людях говорим. Если бы мои родители были живы – я бы называла их «мамочка» и «папочка».

Потом нас погрузили в вагон для скота, набили, как селедку в банке. Я закрою глаза – и вижу ангелов. И постоянная жажда. У меня язык стал, как кирпич, я его не могла обратно в рот засунуть. Днем мы ехали с открытыми ртами и высунутыми языками, ночью было легче. Детей, которые умирали, складывали в углу вагона. Там же стояли ведра, в которые мы справляли малую нужду. Одна очень маленькая девочка подползла к такому ведру и стала пить. Ее вывернуло, она снова пьет – ее опять выворачивает. Привезли нас в лагерь, который назывался Аушвиц. Обрили головы, намазали тело белым раствором, очень он жегся. А вокруг стоят они со своими собаками. А у этих овчарок такие страшные глаза! И они смотрят на тебя в упор. Мне уже никого жалко не было, я жить не хотела, только умереть. Неба над лагерем видно не было, все заволакивал дым, который валил из длинной трубы. Как я выжила – не знаю. Мне помогли ангелы хранители, я с ними постоянно во сне виделась.

Мне пришлось рыть окопы под Ленинградом. Там от голода умер наш папа, нас спасла мама. Папы вообще умирали чаще мам. Люди ходили как тени, они словно плыли во сне. Ничего не было: ни отопления, ни электричества, ни воды. Но самое страшное был голод. На завтрак мы ели обои, там сохранились остатки мучного клея. Варили столярный клей, ремни. Я съела сначала кошку, потом собаку. И это спасло меня от слепоты. Съесть домашнего любимца – это стало нормой. В городе исчезли голуби и ласточки, а потом кошки и собаки. От голода я стала слепнуть. Соседка не смогла съесть свою кошку – привела ее к нам. Мы ее съели – я стала видеть. Потом мы начали опухать от голода. Тогда мамина подруга привела к нам свою собаку. Она была очень худая, но большая и ласковая, постоянно лизала нам руки, смотрела в глаза, словно понимала что-то. Мама не решалась два дня. Потом выгнала нас на улицу. Мы съели котлеты из собаки. Это спасло нам жизнь. Когда мама умерла, мы боялись войти в ее комнату, ночевали с маминой сестрой тетей Полей в другой комнате. Лицо мамы изгрызли крысы. Приехали санитары на большом грузовике, за ноги и за руки уволокли тело моей мамочки, бросили в кузов. Мы бежали за машиной и плакали навзрыд. Я пережила 872 дня голодовки. Нас долго убивали голодом. Каким длинным кажется каждый день голодному человеку! Все мысли только о еде. У меня был друг, Володька Мантуленко. Он рассказал, что они съели тело умершего от голода отца. Так мать спасала своих детей. Я хочу плакать, извините.

Пожилые люди и мальчик в кадетской форме возлагают цветы к сельскому монументу павшим на ВОВ.

Закадровый голос. Мальчик просит прощения у старших за легкомысленное поведение своих ровесников. Он приносит от имени своего поколения клятву о том, что память о делах прадедушек и прабабушек будет сохранена и передана следующим поколениям.