Рецензия на фильм Осень в Нью-Йорке от Евгения Сопко

Пусть я умру - Ты будешь жить - И суждено опять Заре - блеснуть, Полудню - жечь, И времени - журчать. Эмили Дикинсон Осень - время умирания. Странно, почему именно это время года особенно прекрасно? Как будто перед скованностью смирения и покоя природа салютует, все свои предзимние силы отдавая на последний праздник. Как до сжатия сердца красив в это время один из самых удивительных городов на Земле! Осеннее солнце, кажется, проникает внутрь каждого камня и каждого человека, заставляя светиться. Наполняясь нежным светом, молчат воды Гудзона, качают лодку, а в лодке сидит единственная на свете; но человек, только что прогнавший прочь от себя несвершившуюся любовь, ещё не знает об этом. Человеку сорок восемь лет; уже близка старость, а любви так никогда и не было. Ведь он из тех, кто боится любви. Боится, безумно её желая: любовь - это трудно и больно. Гораздо проще жить одним мгновением, покуда живо счастье узнавания. Жить чувством и со смертью чувства искать новое. Память стала ветхим и пыльным альбомом; но со страниц такого альбома люди иногда сходят, и не прежними, а уже неузнаваемыми. Былая зрелая красота пожилой дамы за глубокими морщинами и мудрым взглядом, плодом сотен разочарований, едва вспоминаема; давно не двенадцать таинственной женщине с опущенными краешками губ и горьким взглядом. А некоторые и сойти не могут, лишь чёрно-белыми фотоотпечатками и оставаясь, да ещё лёгкими, забавными чёрточками, приметами в виноватой памяти. Об этих приметах напомнит единственная на свете; дочь умершей. Две дочери, своя и чужая, вдруг возникнут на пороге зимы, и войдут в жизнь, и станут самыми необходимыми на свете людьми. Фильм "Осень в Нью-Йорке" - типичная мелодрама с совершенно предсказуемым сюжетом; однако устами одного из героев создатели фильма заранее соглашаются с подобным выводом, намекая на то, что все печальные истории похожи, но это не мешает им быть уникальными. Любовная история в рамке городской осени, под звон бисеринок мастерицы шляп, хозяйки хрустального, рвущегося, ускользающего, блистающего, как капельки вечного маленького водопада, мирка, маленькая история на фоне большого мира с его суетой, отсылающая к знакомым романам и фильмам, несомненно запоминается. Камера оператора то приближает лица, словно веля запомнить их черты, то отдаляет фигурки людей, заставляя их теряться в громоздком золоте и белёсости предрождественских холодов. Под строки туманно-хрустальных стихотворений, под романтические звуки музыки разыгрывается обычная история мести: любовь мстит тому, кто пренебрегал ею, переворачивает с ног на голову желание человека жить здесь и сейчас. Идея о невозможности будущего двух людей воплощается зримо и страшно. И эта нотка мести, возможно, становится одним из отличий этой истории о любви перед лицом смерти от тысячи подобных ей. Когда-то Ричард Гир и Вайнона Райдер были номинированы на "Золотую малину" за роли в этом фильме. Возможно, первый взгляд на их работу и вызывал разочарование: от некоторого пережима актеры не ушли. Возможно, на поверхности лежала забавная мысль о том, что женщина-режиссер с одинаковой ловкостью уместила в один фильм шляпки, салаты и трагедию. Но, очевидно, эту историю и эту игру нельзя воспринимать слишком буквально: происходящее умышленно приподнято. Если видеть картину не сквозь бесцветные очки реализма, а сквозь хрустальную призму романтизма, история стареющего ловеласа-ресторатора и маленького чуда в облике не по годам мудрой, парадоксально мыслящей, непредсказуемой, вот-вот готовой к полёту над миром с его пугающими туманами женщины-птицы становится и достоверной, и целомудренно-трепетной. В этом романтическом целомудрии фильма, в намеренном флёре чувствительности, не переходящей в пошлую сентиментальность, возможно, и кроется его успех у зрителей. Фильм не выжимает слёзы; он, как героиня, забирает чувство времени у зрителей, заставляя со-проживать и сопереживать искренне. Герои запоминаются: она, живая, неподвластная смерти, отважная и сияющая, не имеющая времени говорить неправду и откладывать всё самое главное на потом, искренне и заразительно смеющаяся, и он, до поры словно не взрослеющий, порывистый и безответственный, к концу фильма успокоившийся каким-то новым, недоступным ему раньше спокойствием любящего и любимого человека. Запоминается столкновение двух принципиально разных миров: живого, ценящего ощутимое, и творческого, неотмирного, столкновение, приведшее не ко взрыву, но к гармонии. Режиссёр Джоан Чэнь и оператор Гу Чанвэй показывают западный город и людей Запада глазами человека восточного, человека "с другой стороны", и оттого город отстранён, похож и непохож на себя, снят с иной точки зрения, с другого угла, оттого Нью-Йорк - объект искусства, площадка для поиска иных композиций; кажется, осень Дальнего Востока, запомнившаяся и перенесённая из снов в явь, наложена, найдена, высмотрена, смешана, то просвечивая за первым слоем, то краснотой листвы выступая на первый план. "Западная" история любви подаётся с обострённой дальневосточной тонкостью; она чем-то похожа на шляпки, которые делает героиня: не пышные нагромождения, но лёгкие каркасы, украшенные точно и безупречно. Несомненно, историю вторжения беса в ребро и любопытства юного существа перед искусителем, историю погони за ускользающей молодостью восточное видение возвышает до истории о красоте всего умирающего. Оттого героиня и в умирании прекрасна: и неразмазанность макияжа, и слишком лёгкая бледность лица играют не на неправдоподобность и комичность, а высокую условность ситуации. Каким бы снобом человек ни был, в его душе всегда есть уголок, где живут самые простые и понятные чувства и желания. Фильм "Осень в Нью-Йорке" - для тех моментов, когда этот простой и трогательный человек в человеке просыпается. Нежность, чувство вины, жалость ко всему уходящему, к уходящему себе. И красота этого кажущегося случайным, но даже в малом полного смысла мира. Ветвей парка, плеска воды, своего невечного отражения в заиндевевшем стекле. Красота мира мечты, искусства и фантазии творческого существа. Фильм идеально откликается на потребность человека погрустить, внезапно, осенним вечером. Тем он, конечно, и ценен.