Рецензия на фильм Сладкая жизнь от Александр Колесников

Накануне создания киноленты, которой предрешено было расколоть итальянское общество на равновеликие и одинаково непримиримые половины, лишь замечтавшийся исследователь мог бы признать в Феллини расчетливого стратега. Отнюдь, сыну коммивояжера, чрезвычайно далекому от увеселительных традиций римских патрициев, пришлось помучиться в создании панно из разрозненных мыслей, замыкавшихся на фигуре журналиста. В сущности, у дона Федерико было только его мнение, к которому, учитывая завоеванный «Дорогой» и «Ночами Кабирии» авторитет, публика уже не могла не прислушаться. Выражаясь нынешним языком, режиссер решил идти ва-банк, справедливо полагая, что активная спекуляция однозначно лучше недоуменного молчания, которое могло быть вызвано фальшивой сущностью «Сладкой жизни». Вышел же сатирический, многоактный спектакль, действующие лица в котором и сейчас легко могли бы быть замещены современными аналогами — разница окажется минимальной. Да и та оказалась бы продиктована слегка поменявшейся за минувшие десятилетия модой на виды удовольствий власть имущих. Ушедшая в международный лексикон «Дольче вита» — самая красноречивая деталь режиссерского наследия, но далеко не единственная. Феллини с итальянской экспрессией разводил руками, когда его выставляли ниспровергателем общественной морали, и действительно — в картине проще заметить ироничную апологетику роскошеств, чем яростное их неприятие. Тональность фильма напрямую связана со словами, действиями и поступками главного героя, вобравшего в себя черты безотчетного скитальца, не способного верно распорядиться своим талантом. Журналист Марчелло практически не показан за работой, а в единственной сцене, когда он сидит за печатной машинкой, рядом с ним возникает светловолосый девичий лик, в чьих словах нотки ангельского сочувствия. Где-то в необозримой глубине своего сознания светский хроникер понимает всю порочность и бессмысленность засасывающей его жизни, но по разным причинам не может отказаться от привычного распорядка. И речь не о призвании или, того хуже, малодушии. Частицы человеческого отношения можно обнаружить и в самой бессмысленной оргии, когда поутру вместе с похмельем приходит мысль о том, что очередную ночь стоило провести более спокойным образом. Задайся Феллини соответствующей целью, его лента могла бы стать лучшей рекламой залитого шампанским досуга, но важнее оказалось желание побыть зрителем. Структура «Дольче виты» такова, что сострадать некому, если и самый, вроде бы, разумный представитель элиты оборачивается палачом и самоубийцей. Расплата за неправедность наступает незаметно, она сродни пьяному гудежу в голове, и тем особенно страшна. Поразительно, насколько легко в остроумном и саркастичном фильме радости богемного быта сменяются полными нравственного полураспада трагедиями. Не заметить в этом религиозного участия невозможно, все-таки дон Федерико был и оставался истинным католиком. В незначительных эпизодах он мог себе позволить нести по воздуху статую Христа под изумленные девические взвизгивания. Однако гораздо красноречивее робость народа перед реальным или мнимым явлением Мадонны. Между юными шутниками, ставшими, дескать, свидетелями ее схождения и аристократией — невелика разница. Все они — младенцы, попросту неспособные жить завтрашним днем и поэтому предпочитающие использовать блага сегодняшнего. Такая позиция, с моральной точки зрения, заслуживает и осуждения, и порицания, и даже остракизма, но логичнее со всех сторон осветить это явление, как нечто неискоренимое не только для Рима и Италии, но и цивилизации в целом. После взятия крепости Измаил Суворов признавался, что на такую атаку можно решиться лишь раз в жизни. Федерико Феллини не был полководцем, но с первого наброска сценария он понял единичную судьбу такой картины. Трех часов хронометража оказалось достаточно для поднятия со дна Тибра пороков и преобразования их в естественную часть людских характеров, априори слабых перед деньгами и большими возможностями. Аристократический волчок в исполнении Мастроянни — во всех смыслах трагическая личность. Лоск неизбежно сходит, морщин прибавляется, а в самый нужный момент человек не может расслышать ласкового голоса, отчаянно просящего остановиться. «Не продолжать и не писать» — как просил Воланд Ивана Бездомного — фактически такое творчество схоже с игрой на дьявольской арфе. Но сама жизнь, сколь бы неожиданно она порой ни обрывалась, состоит из счастливых мгновений, цену которым каждый человек определяет самостоятельно. Они и держат с завидной цепкостью, чему, положа руку на сердце, не хочется противиться. Феллини предоставил своему герою поистине царский выбор из спутниц, рядом с которыми он мог бы научиться бережнее относиться к жизни. Марчелло пошел ближайшей дорогой. Неослабевающая с годами значимость картины — заслуга знания и житейской мудрости, обнаружившейся в достатке у режиссера. Для рождения в кинематографической утробе у «Дольче виты» не могло быть подходящей эпохи, все-таки люди с годами не слишком-то меняются. Понимая это, дон Федерико и решился на самый сложный в карьере штурм. Завоевал нишу, заполнил вакуум — близко, но не совсем. Создал самостоятельную эпоху — куда точнее. За спасение заблудшей режиссерской души кое-кто после премьеры даже помолиться успел, но осенять себя крестным знаменем стоит за несчастных по-настоящему. За всех избранников, кому сладко в грешных кущах, и кому, стирая ноги, долго-долго брести по песку за новой сенсацией.